Неточные совпадения
Красавица-кормилица, с которой Вронский писал
голову для своей картины, была
единственное тайное горе в жизни Анны.
Она, однако, не потеряла
головы и немедленно выписала к себе сестру своей матери, княжну Авдотью Степановну Х……ю, злую и чванную старуху, которая, поселившись у племянницы в доме, забрала себе все лучшие комнаты, ворчала и брюзжала с утра до вечера и даже по саду гуляла не иначе как в сопровождении
единственного своего крепостного человека, угрюмого лакея в изношенной гороховой ливрее с голубым позументом и в треуголке.
Так он совершил
единственную поездку из своей деревни до Москвы и эту поездку взял за норму всех вообще путешествий. А теперь, слышал он, так не ездят: надо скакать сломя
голову!
— Непременно, Вера! Сердце мое приютилось здесь: я люблю всех вас — вы моя
единственная, неизменная семья, другой не будет! Бабушка, ты и Марфенька — я унесу вас везде с собой — а теперь не держите меня! Фантазия тянет меня туда, где… меня нет! У меня закипело в
голове… — шепнул он ей, — через какой-нибудь год я сделаю… твою статую — из мрамора…
Она поцеловала ее со вздохом и ушла скорыми шагами, понурив
голову. Это было
единственное темное облачко, помрачавшее ее радость, и она усердно молилась, чтобы оно пронеслось, не сгустившись в тучу.
После больших праздников, когда пили и похмелялись неделями, садились за работу почти
голыми, сменив в трактире
единственную рубашку на тряпку, чтобы только «стыд прикрыть».
Из властей предержащих почти никто не бывал на Сухаревке, кроме знаменитого московского полицмейстера Н. И. Огарева,
голова которого с
единственными в Москве усами черными, лежащими на груди, изредка по воскресеньям маячила над толпой около палаток антикваров.
Отдельные сцены производили потрясающее впечатление. Горело десятками лет нажитое добро, горело благосостояние нескольких тысяч семей. И тут же рядом происходили те комедии, когда люди теряют от паники
голову. Так, Харитон Артемьич бегал около своего горевшего дома с кипой газетной бумаги в руках —
единственное, что он успел захватить.
Он долго и убедительно объяснял дочери значение ее поступка и
единственный выход из него — извиниться перед мисс Дудль, но Дидя отрицательно качала
головой и только плакала злыми, чисто женскими слезами.
Я слышал, как он ударил ее, бросился в комнату и увидал, что мать, упав на колени, оперлась спиною и локтями о стул, выгнув грудь, закинув
голову, хрипя и страшно блестя глазами, а он, чисто одетый, в новом мундире, бьет ее в грудь длинной своей ногою. Я схватил со стола нож с костяной ручкой в серебре, — им резали хлеб, это была
единственная вещь, оставшаяся у матери после моего отца, — схватил и со всею силою ударил вотчима в бок.
Но когда она еще читала письмо, ей вдруг пришло в
голову: неужели же этот самонадеянный мальчишка и фанфаронишка выбран князем в корреспонденты и, пожалуй, чего доброго,
единственный его здешний корреспондент?
Сборы на Самосадку вообще приняли грустный характер. Петр Елисеич не был суеверным человеком, но его начали теснить какие-то грустные предчувствия. Что он высидит там, на Самосадке, а затем, что ждет бедную Нюрочку в этой медвежьей глуши?
Единственным утешением служило то, что все это делается только «пока», а там будет видно. Из заводских служащих всех лучше отнесся к Петру Елисеичу старый рудничный надзиратель Ефим Андреич. Старик выказал искреннее участие и, качая
головой, говорил...
Подбодренные смелостью старика, в дверях показались два-три человека с
единственным заводским вором Мороком во главе. Они продолжали подталкивать дурачка Терешку, Парасковею-Пятницу и другого дурака, Марзака, высокого старика с лысою
головою. Морок, плечистый мужик с окладистою бородой и темными глазами навыкате, слыл за отчаянную башку и не боялся никого. С ним под руку ворвался в кабак совсем пьяный Терешка-казак.
Такова власть гения!
Единственная власть, которая берет в свои прекрасные руки не подлый разум, а теплую душу человека! Самолюбивая Женька прятала свое лицо в платье Ровинской, Манька Беленькая скромно сидела на стуле, закрыв лицо платком, Тамара, опершись локтем о колено и склонив
голову на ладонь, сосредоточенно глядела вниз, а швейцар Симеон, подглядывавший на всякий случай у дверей, таращил глаза от изумления.
Благородные твои чувства, в письме выраженные, очень меня утешили, а сестрица Анюта даже прослезилась, читая философические твои размышления насчет человеческой закоренелости. Сохрани этот пламень, мой друг! сохрани его навсегда. Это
единственная наша отрада в жизни, где, как тебе известно, все мы странники, и ни один волос с
головы нашей не упадет без воли того, который заранее все знает и определяет!
…А что, если не дожидаясь — самому вниз
головой? Не будет ли это
единственным и правильным, сразу распутывающим все?
Он сам определенно не сознает, что привело его из глубины провинции в Петербург. Учиться и, для того чтобы достигнуть этого, отыскать работу, которая давала бы средства хоть для самого скудного существования, — вот
единственная мысль, которая смутно бродит в его
голове.
Очень мило и в самом смешном виде рассказала она, не щадя самое себя,
единственный свой выезд на бал, как она была там хуже всех, как заинтересовался ею самый ничтожный человек, столоначальник Медиокритский; наконец, представила, как генеральша сидит, как повертывает с медленною важностью
головою и как трудно, сминая язык, говорит.
Показалось Александрову, что он знал эту чудесную девушку давным-давно, может быть, тысячу лет назад, и теперь сразу вновь узнал ее всю и навсегда, и хотя бы прошли еще миллионы лет, он никогда не позабудет этой грациозной, воздушной фигуры со слегка склоненной
головой, этого неповторяющегося,
единственного «своего» лица с нежным и умным лбом под темными каштаново-рыжими волосами, заплетенными в корону, этих больших внимательных серых глаз, у которых раек был в тончайшем мраморном узоре, и вокруг синих зрачков играли крошечные золотые кристаллики, и этой чуть заметной ласковой улыбки на необыкновенных губах, такой совершенной формы, какую Александров видел только в корпусе, в рисовальном классе, когда, по указанию старого Шмелькова, он срисовывал с гипсового бюста одну из Венер.
Нам вот предлагают, чрез разные подкидные листки иностранной фактуры, сомкнуться и завести кучки с
единственною целию всеобщего разрушения, под тем предлогом, что как мир ни лечи, всё не вылечишь, а срезав радикально сто миллионов
голов и тем облегчив себя, можно вернее перескочить через канавку.
Здесь мне кажется возможным сказать несколько слов об этой комнате; она была хоть и довольно большая, но совершенно не походила на масонскую спальню Крапчика;
единственными украшениями этой комнаты служили: прекрасный портрет английского поэта Эдуарда Юнга [Юнг Эдуард (1683—1765) — английский поэт, автор известной поэмы «Жалобы или Ночные думы» («Ночи»).], написанный с него в его молодости и представлявший мистического поэта с длинными волосами, со склоненною несколько набок печальною
головою, с простертыми на колена руками, персты коих были вложены один между другого.
Если тебя изнасиловал какой-нибудь негодяй, — господи, что не возможно в нашей современной жизни! — я взял бы тебя, положил твою
голову себе на грудь, вот как я делаю сейчас, и сказал бы: «Милое мое, обиженное, бедное дитя, вот я жалею тебя как муж, как брат, как
единственный друг и смываю с твоего сердца позор моим поцелуем».
В доме все было необъяснимо странно и смешно: ход из кухни в столовую лежал через
единственный в квартире маленький, узкий клозет; через него вносили в столовую самовары и кушанье, он был предметом веселых шуток и — часто — источником смешных недоразумений. На моей обязанности лежало наливать воду в бак клозета, а спал я в кухне, против его двери и у дверей на парадное крыльцо:
голове было жарко от кухонной печи, в ноги дуло с крыльца; ложась спать, я собирал все половики и складывал их на ноги себе.
Войдя в свой дом, где в течение довольно долгого времени оставался хозяином и
единственным жильцом дьякон Ахилла, протопоп поцеловал стихийного исполина в сухой пробор его курчавой
головы и, обойдя вместе с ним все комнатки, перекрестил пустую осиротелую кроватку Натальи Николаевны и сказал...
Кому в самом деле придет в
голову то, что всё то, что с такой уверенностью и торжественностью повторяется из века в век всеми этими архидиаконами, епископами, архиепископами, святейшими синодами и папами, что всё это есть гнусная ложь и клевета, взводимая ими на Христа для обеспечения денег, которые им нужны для сладкой жизни на шеях других людей, — ложь и клевета до такой степени очевидная, особенно теперь, что
единственная возможность продолжать эту ложь состоит в том, чтобы запугивать людей своей уверенностью, своей бессовестностью.
Истинное непротивление есть
единственное настоящее сопротивление злу. Оно сокрушает
голову змия. Оно убивает и вконец истребляет злое чувство.
Но если ни ты, ни я не в состоянии угадать, что будет происходить в моей
голове в предстоящий момент, то ясно, что
единственный практический выход из этого лабиринта — это «претерпеть».
А именно: путей сообщения не существует, судоходство в упадке, торговля преследует цели низкие и неблагородные, а при взгляде на земледелие
единственная мысль, которая приходит в
голову, есть следующая: всуе труждаются зиждущие!
Это предложение точно испугало ее. Любочка опять сделала такое движение, как человек, у которого
единственное спасение в бегстве. Я понял, что это значило, и еще раз возненавидел Пепку: она не решалась переночевать в нашей избушке потому, что боялась возбудить ревнивые подозрения в моем друге. Мне сделалось обидно от такой постановки вопроса, точно я имел в виду воспользоваться ее беззащитным положением. «Она глупа до святости», — мелькнула у меня мысль в
голове.
За этим пароксизмом последовал быстрый упадок сил. Пепко сел на пол и умолк. В
единственное окно моего гроба глядело уже летнее утро. Какой-то нерешительный свет бродил по дешевеньким обоям, по расщелявшемуся деревянному полу, по гробовой крышке-потолку, точно чего-то искал и не находил. Пепко сидел, презрительно мотал
головой и, взглядывая на меня, еще более презрительно фыркал. Потом он достал из кармана несколько написанных листов и, бросив их мне в физиономию, проворчал...
Вокруг стен на широких скамьях сидело человек двадцать холопей, одетых в цветные кафтаны; развешанные в порядке панцири, бердыши, кистени, сабли и ружья служили
единственным украшением
голых стен сего покоя.
Я увидал их возвращающихся в свои неприступные ледники с водопоя и пастбища по узкому карнизу каменных скал. Впереди шел вожак, старый тур с огромными рогами, за ним поодиночке, друг за другом, неотрывно все стадо. Вожак иногда пугливо останавливался поднимал
голову, принюхивался и прислушивался и снова двигался вперед. Стадо шло высоко надо мной и неминуемо должно было выйти на нашу засаду, так как это
единственная тропа, исключительно турья, снизу на ледник, где они должны быть при первых лучах солнца.
"Или, быть может, — мелькало у меня в
голове, — дело объясняется и еще проще. Пришло какому-нибудь либералу-гласному в
голову сказать, что налоги, равномерно распределяемые, суть
единственные, которые, по справедливости, следует назвать равномерно распределенными! — другим эта мысль понравилась, а там и пошла пильня в ход".
Но эти лица и это
единственное русское слово «клэп» все время не выходили у меня из
головы.
Домна Осиповна не стала более читать и бросила письмо на пол; она сама некогда вроде этого посылала письма к Перехватову. В
голове ее между тем зародился новый план: ехать к Бегушеву. Он ей стал казаться
единственным спасителем, и она готова была, назло мужу, войти во всевозможные компромиссы со своим старым обожателем.
Сама хозяйка целое утро не показывалась и к обеду не вышла: у ней, по уверению Пандалевского,
единственного допущенного до ней лица,
голова болела.
— Кот? А кот сразу поверил… и раскис. Замурлыкал, как котенок, тычется
головой, кружится, как пьяный, вот-вот заплачет или скажет что-нибудь. И с того вечера стал я для него
единственной любовью, откровением, радостью, Богом, что ли, уж не знаю, как это на ихнем языке: ходит за мною по пятам, лезет на колена, его уж другие бьют, а он лезет, как слепой; а то ночью заберется на постель и так развязно, к самому лицу — даже неловко ему сказать, что он облезлый и что даже кухарка им гнушается!
Помню, мне казалось, что волосы на
голове моей трещат, и, кроме этого, я не слышал иных звуков. Понимал, что — погиб, отяжелели ноги, и было больно глазам, хотя я закрыл их руками. Мудрый инстинкт жизни подсказал мне
единственный путь спасения — я схватил в охапку мой тюфяк, подушку, связку мочала, окутал
голову овчинным тулупом Ромася и выпрыгнул в окно.
Мальчик был пухлый, коротенький, с рыхлым белым телом, как сметана, крайне флегматического, невозмутимого нрава, с шарообразною
головою и круглым лицом, на котором
единственною заметною чертою были маленькие киргизские глазки, раскрывавшиеся вполне, когда подавалось кушанье или говорилось о еде.
Нельзя сказать, чтобы мальчик этот был особенно интересен; но нельзя было не остановиться на нем, так как он представлял теперь
единственную мужскую отрасль фамилии графов Листомировых и, как справедливо иногда замечал его отец, задумчиво глядя вдаль и меланхолически свешивая
голову набок: «Мог, — кто знает? — мог играть в будущем видную роль в отечестве?!»
Стены ее были
голы; кожаная старинная мебель составляла
единственное ее убранство.
«Может быть, я жил не так как должно?» приходило ему вдруг в
голову. «Но как же не так, когда я делал всё, как следует?» говорил он себе и тотчас же отгонял от себя это
единственное разрешение всей загадки жизни и смерти как что-то совершенно невозможное.
На полу под ним разостлан был широкий ковер, разрисованный пестрыми арабесками; — другой персидский ковер висел на стене, находящейся против окон, и на нем развешаны были пистолеты, два турецкие ружья, черкесские шашки и кинжалы, подарки сослуживцев, погулявших когда-то за Балканом… на мраморном камине стояли три алебастровые карикатурки Паганини, Иванова и Россини… остальные стены были
голые, кругом и вдоль по ним стояли широкие диваны, обитые шерстяным штофом пунцового цвета; — одна
единственная картина привлекала взоры, она висела над дверьми, ведущими в спальню; она изображала неизвестное мужское лицо, писанное неизвестным русским художником, человеком, не знавшим своего гения и которому никто об нем не позаботился намекнуть.
Мужик, брюхом навалившись на
голову своей
единственной кобылы, составляющей не только его богатство, но почти часть его семейства, и с верой и ужасом глядящий на значительно-нахмуренное лицо Поликея и его тонкие засученные руки, которыми он нарочно жмет именно то место, которое болит, и смело режет в живое тело, с затаенною мыслию: «куда кривая не вынесет», и показывая вид, что он знает, где кровь, где материя, где сухая, где мокрая жила, а в зубах держит целительную тряпку или склянку с купоросом, — мужик этот не может представить себе, чтоб у Поликея поднялась рука резать не зная.
Это была
единственная женщина в Париже, которую Шерамур знал по имени и при встречах с которою он кивал ей своею горделивою
головою.
Хозяин был старик угрюмый
С огромной лысой
головой.
От юных лет с казенной суммой
Он жил как с собственной казной.
В пучинах сумрачных расчета
Блуждать была его охота,
И потому он был игрок
(Его
единственный порок).
Любил налево и направо
Он в зимний вечер прометнуть,
Четвертый куш перечеркнуть,
Рутёркой понтирнуть со славой,
И талью скверную порой
Запить Цимлянского струей.
— А вот так… Хоть из своей кожи вылезь, а добывай. И чтобы отец ничего не знал, а то
голову оторву. Вот тебе и весь сказ… Ведь я
единственный наследник и рассчитаюсь.
Самый нежный отец, самая заботливая мать с невыразимою беспечностью предоставляют свое детище на волю судьбы, нисколько не думая даже о физическом развитии ребенка, которое считается у них главным и в то же время
единственным, ибо ни о каком другом и мысль не заходит им в
голову.
Быть искренно убежденным, что всякая власть сильнее всякого закона, и чувствовать себя целые недели
единственным представителем власти на огромных пространствах, не встречая нигде ни малейшего сопротивления, — от этого может закружиться
голова и посильнее
головы казачьего хорунжего.
Здесь вы встретите улыбку
единственную, улыбку верх искусства, иногда такую, что можно растаять от удовольствия, иногда такую, что увидите себя вдруг ниже травы и потупите
голову, иногда такую, что почувствуете себя выше адмиралтейского шпица и поднимете ее вверх.